… но она опередила его:

— Добро пожаловать. Я — Анна, мать — настоятельница, а сестры ждут вас там внизу.

Хумени явно нервничал, был внимателен и насторожен. Он поднял голову и сильно втянул в себя воздух , проковылял несколько шагов в одну сторону, потом в другую. А затем спросил:

— А еще кто-нибудь здесь есть? Другие здесь БЫЛИ — недавно?

— Другие? — Она недоуменно подняла брови. — Здесь ваш друг — профессор Гальбштейн, но…

Хумени, больше не обращая на нее внимания, повернулся к своим людям.

— Мне здесь не нравится. Какое-то предчувствие. С тех пор как мы покинули Дженин, что-то произошло. Никаких постов на дорогах, никаких пограничных нарядов. Уж слишком все прошло гладко! Виттори, спустись-ка вниз и разыщи Гальбштейна. А вы, — он схватил мать Анну за руки и потряс ее, — отвечайте: у вас есть какие-нибудь средства связи с внешним миром? Радио? Телефон?

— Да как вы СМЕЕТЕ! — возмущенно воскликнула настоятельница, пытаясь вырваться. Карие глаза на ее оливкового цвета лице грозно сверкнули. — Вы с ума сошли!

— Телефон! — снова рявкнул Хумени. Его голос изменился и стал каким-то низким и гортанным. — Где он? Немедленно отведите меня к телефону!

— Он повернулся к остальным. — А вы берите этих троих, да смотрите, поосторожнее с ними! — Он снова схватил мать-настоятельницу за руку. — Ведите! — и почти потащил ее за собой по ступенькам.

Виттори бросился вперед, на ходу отгибая приклад своего короткоствольного автомата. Миновав группу из дюжины собравшихся под оливами крайне возмущенных монахинь, он скрылся под аркой. К тому моменту, когда Хумени и мать-настоятельница добрались до конца каменной лестницы, Виттори уже снова появился из-под арки с бородатым худощавым седым человеком лет примерно пятидесяти пяти. Это был отец Амиры.

Хумени кисло поприветствовал его коротким кивком и велел Виттори:

— А теперь займись поисками телефона или радио — и если найдешь — немедленно уничтожь! — После этого выкрикнул в сторону тревожно перешептывавшихся монахинь. — Эй, вы! Я вижу вас тут как раз двенадцать — совсем как тех несчастных апостолов с промытыми мозгами — ну-ка тихо! — Потом снова обратился к своим: — Заведите их внутрь и заприте. — Он подтолкнул мать Анну вслед за ними. — И эту старую корову тоже!

Он отдал еще несколько распоряжений; и, оставив троих «братьев» в креслах на колесах под оливами, бандиты бросились выполнять приказы. Только после этого чудовище обратило свое внимание на Амиру и ее отца, которые все еще обнимались и ласково похлопывали друг друга по спине. Трэйс сидел довольно близко от них и поэтому слышал, что сказал Хумени.

— Тем людям я плачу, то есть их услуги куплены, — негромко с угрозой в голосе пробулькал Хумени, — поэтому они будут делать то, что я им прикажу. С их стороны предательства я не опасаюсь. Но вот вас — отца и дочь — я вовлек в это дело насильственно. Я знаю, что вы боитесь и ненавидите меня, и знаю почему — потому что вам ИЗВЕСТНО, кто я! Так вот, учтите: если вы предприняли какие-нибудь шаги, которые могут помешать осуществлению моих планов, я позабочусь о том, чтобы вы умерли медленно и мучительно! Вам ясно? Вы все поняли? Отлично! Тогда помогите завезти внутрь моих сыновей.

В обители Трэйса и его «братьев» провезли по мощеным каменными плитами коридорам в расположенную со стороны фасада комнату и выкатили на нависавший над Галилейским морем балкон. Как только их оставили одних и дверь на балкон закрылась, Трэйс встал, доковылял до украшенного затейливой резьбой каменного парапета и, перегнувшись через него, заглянул вниз. Лучше бы он этого не делал! От открывшегося ему зрелища тут же закружилась голова. Под балконом не было ничего, кроме прозрачного воздуха, а далеко, далеко внизу виднелись острые скалы и вода.

Конечно, лазал Трэйс, как обезьяна, но вот летать, как муха, он точно не мог!

Если бы он даже и подумывал о побеге, то это место для него явно не подходило.

Затем он попробовал открыть прочную деревянную дверь, но обнаружил, что она заперта. После этого ничего не оставалось, как повнимательнее разглядеть двоих, сидящих в инвалидных креслах. Оба уже проснулись, но видно было, насколько им плохо. Выглядели «братья» так себе — конечно, учитывая, что они были сыновьями самого антихриста! Трэйс заговорил с одним из них, тот лишь тупо посмотрел на него, попытался что-то ответить, несколько раз издав нечто вроде хриплого карканья, и, наконец, выкашлял несколько слов по-турецки.

Трэйс еще несколько мгновений смотрел на него, пока не заметил, что взгляд его совершенно бессмыслен, разочарованно вздохнул и повернулся ко второму. Грек, очевидно, немного понимал по-английски. Знай Трэйс хоть несколько греческих слов, они вполне могли бы перекинуться парой фраз, но к сожалению, его познания в греческом были равны нулю.

Прошел час, потом второй — и наконец терпение Трэйса укоротилось до размеров запального шнура на фейерверке в день Порохового Заговора. Но по крайней мере он хоть немного размялся и в наконец стал чувствовать себя относительно сносно. Плоть его все еще была слаба — это верно — но сила воли стала практически прежней. Вернулся и гнев. А вместе с ними — и страх. Потому что по мере того, как солнце клонилось к горизонту и тени становились все длиннее, в воздухе тоже стало нарастать какое-то напряжение, какая-то странная неизвестность, от которой у Трэйса возникло ощущение, будто по всему его телу бегают ядовитые пауки.

Он снова приблизился к двери — вконец разъяренный и с занесенным кулаком — но тут дверь прямо перед его носом распахнулась, да так резко, что он даже не успел в нее ударить. Перед ним стоял Хумени. Он взглянул на отведенный для удара крепко сжатый кулак Трэйса — и его полускрытое капюшоном лицо искривилось, а глаза запылали как угли. В этот момент далеко на западе тучи вдруг закрыли солнце и балкон погрузился в тень…

Стоя лицом к лицу с чудовищем, Трэйс вдруг испытал острейшее желание расправиться с ним. Но с таким же успехом можно было плюнуть на солнце, чтобы погасить его или пытаться резать алмаз школьным ластиком. Хотя он и сознавал это, ему все равно ужасно хотелось заехать кулаком в лицо Хумени и размозжить его прогнивший нос. Да, он ХОТЕЛ этого — но горящие глаза под капюшоном парализовали его, лишив возможности шевелиться.

Затем Хумени вытянул руку, сжал кулак Трэйса длинными костлявыми пальцами и опустил его вниз. Трэйс почувствовал в этих пальцах ужасающую силу: наверняка Хумени при желании легко мог бы оторвать ему руки и ноги. Или приказать своим подручным, чтобы его разнесли на куски.

Хумени сделал шаг вперед — на просторный балкон — и Трэйс посторонился, пропуская его. Чудовище повернулось к нему спиной, закрыло за собой дверь, а потом , прежде чем снова взглянуть на Трэйса, еще несколько мгновений постояло отвернувшись.

— Ты продолжаешь удивлять меня, — продребезжал он. — Твой гнев необычайно силен. Но почему?

— Из-за моей матери! — огрызнулся Трэйс. Слова эти вырвались помимо его воли — как железные опилки, притянутые с его языка мощным магнитом. Конечно же, виноват в этом был гипнотический взгляд Хумени. Трэйс заставил себя отвести глаза.

— Ты правильно делаешь, что не смотришь мне в глаза, — сказал Хумени. —

Я мог бы расценить это как вызов и через глаза заглянуть тебе в мозг и прочитать все твои скрытые там мысли. Да, и вполне возможно, что прочитав их, я бы очень рассердился, а в гневе мог бы ослепить тебя или просто ради собственного удовольствия превратить в слюнявого идиота. Понимаешь? Поэтому ты прав, избегая моих глаз. Они ведь много чего навидались за две тысячи лет.

Трэйс по-прежнему молчал и, немного выждав, Хумени продолжал:

— Итак, значит, ты говоришь, что ненавидишь меня из-за своей матери — но ведь я оказал ей огромную честь, излив в нее свое семя. Изгнание сатаны было вызвано его ослепительной красотой и могуществом — настолько они всех удивиляли! Ты должен почитать за честь иметь такого отца как я, а вместо этого ты отвечаешь мне гневом и ненавистью.