Каструни затаил дыхание и стал прислушиваться. Ему вдруг показалось, будто окружающая его ночь тоже притаилась и чего-то ждет.

Это продолжалось буквально мгновение — он вдруг услышал, как к парадному входу виллы подъезжает третья машина. Урчание ее двигателя словно распахнуло дверь тишины и позволило стрекоту цикад и плеску волн снова появиться на пороге действительности. Каструни услышал как выключили мотор, как открылись, а потом захлопнулись сначала одна, затем другая дверцы и страшно обрадовался тому, что звуки наконец вернулись. Но, даже несмотря на это, он на всякий случай покрутил в ушах мизинцами и потряс головой. Все равно море вроде бы звучало как-то не так, да и в песне цикад теперь слышались какие-то новые застенчивые нотки.

Он быстро прокрался через сад и оказался у самой стены. В окнах на этой, выходящей к морю, стороне дома света не было, но он все равно старался стоять так, чтобы его силуэт не был заметен на фоне серебрящейся поверхности воды, в свете луны или звезд. Вверху он видел темный нависающий над ним скат бетонной крыши, частично заслоняющей собой Млечный Путь, а совсем рядом — неровный край стены из шлакоблоков, раньше обычно служивший ему лестницей, ведущей к пространству между внутренней и наружной крышами. Он осторожно и бесшумно полез вверх. От капризов непогоды узкий чердак был защищен тянущейся вдоль всего периметра здания своего рода загородкой из лакированной фанеры, но Каструни знал и то, в каком месте один из кусков фанеры висел на петлях с тем, чтобы его можно было приподнять, пролезть внутрь и обследовать внутреннюю крышу. Взобравшись по стене, он, держась одной рукой за крышу, другой начал наощупь искать дверцу. Наконец, найдя то, что искал, он открыл ее, услышав как пугающе заскрипели много лет не смазываемые петли, и протиснулся внутрь. Прикрыв за собой дверцу, он понял, что очутился в практически полной темноте.

Пространство между крышами было таким тесным, что Каструни едва мог передвигаться ползком, да и то спиной терся о бетонную поверхность внешней крыши. К лицу то и дело липла паутина, а пыль вызывала непреодолимое желание чихнуть. Оказавшись в пространстве между крышами, он несколько мгновений полежал неподвижно, стараясь понять, не привлек ли чьего-либо внимания скрип петель, а заодно и раздумывая, что делать дальше.

Оказалось, что темнота не такая уж полная. Через щели между неплотно пригнанными листами фанеры внутрь просачивался свет звезд, а далеко впереди через оставшиеся от выпавших сучков отверстия в досках снизу из комнат пробивался свет. Он отлично знал эти дырочки: ведь это он сам, когда дом был еще новеньким с иголочки, проковырял их, выдавив пальцами сучки! Впрочем, он так и расчитывал, что их никто не станет заделывать, поскольку сейчас через низ он мог подглядывать за Хумени.

Снизу, из передней части дома, до Каструни доносились негромкие голоса. Правда слов он разобрать не мог. Тогда он стал на четвереньках пробираться к виднеющимся вдалеке лучикам света — и тут же в полумраке за что-то зацепился. Его правый локоть задел какой-то невидимый предмет и тот с шумом покатился по доскам. Каструни тут же замер, затаил дыхание, больше всего на свете желая, чтобы и его сердце перестало так дико биться, и стал прислушиваться…

Голоса затихли. Он ничего не слышал и все же у него было чувство, что там, внизу, какая-то большая собака вдруг настороженно подняла уши. А в следующий момент послышался чей-то голос:

— Где-то снаружи, что ли? Может, за домом? Проверьте. Свидетели мне не нужны!

Этот голос: не было ли в нем чего-то знакомого Каструни? Он был низким, невнятным и в то же время вязко-текучим как патока. Судя по выговору, это не был ни голос грека, ни армянина, а скорее голос какого-то иракца. Ноздри Каструни тут же непроизвольно начали раздуваться, а сам он похолодел, почувствовав, что обладатель голоса ему знаком.

Димитриос лежал совершенно неподвижно, прислушиваясь к крадущимся торопливым шагам и щелканью выключателей, заливших помещения под ним ослепительным светом. Сначала он заметил лучики света, пробивающиеся сквозь неплотно пригнанные сосновые доски, затем — более тонкие лучики, пробившиеся сквозь окружающую его тьму сквозь отверстия от гвоздей и другие мелкие дырочки. Затем он услышал как распахнулась входная дверь и мгновение спустя приглушенные голоса послышались уже в саду — там, где каких-нибудь несколько минут назад прятался Каструни.

Он внимательно слушал:

— Может сходить на пляж? (По голосу вроде бы американец.)

— Какого черта! При таких ярких звездах там светло как днем. Будь на пляже хоть котенок, мы и то сразу заметили бы его прямо отсюда. А если там кто-нибудь и был, так давно уже смылся. Да и следов скорее всего не осталось: пляж-то галечный. (Это, скорее всего, тоже американец, но, в то время как первый говорил с опаской, этот второй голос казался немного насмешливым. Этаким голосом человека, полностью уверенного в себе.)

— А может проверить ту рощицу между дорогой и пляжем? — снова послышался опасливый голос. Каструни скрипнул зубами: именно там он оставил машину.

— Проверяй, коли не лень, — презрительно фыркнул второй. — По-моему, напрасно ты дергаешься. Давай лучше так: ты обойдешь дом с этой стороны, а я — с той. Встречаемся у главного входа. Если в саду никого не окажется — ну и ладно. Лично я никуда идти не собираюсь. Мне гораздо больше хочется узнать, что наш Джорджи собирается делать с этими бабами!

Первый голос предостерегающе заметил:

— Ишь ты какой! Ну, попробуй, только смотри — услышит он что ты тут болтаешь — яйца тебе оторвет!

— Кое-кто уже пробовал, — проворчал второй.

— Парень, вместо которого тебя взяли, любил повторять то же самое. А ведь так до сих пор и не известно, куда он делся…

В ночи снова послышались негромкие шаги — эти двое явно обходили дом с разных сторон. Каструни по-прежнему лежал неподвижно, надеясь лишь что ногу внезапно не сведет судорога и удивляясь на что это такое он наткнулся в темноте. Когда до него снова донеслись голоса — маслянистый иракский и еще один — отточенный английский — он протянул руку и стал шарить вокруг, пытаясь нащупать штуку, которую задел в темноте. И стоило только его пальцам коснуться непонятного предмета, как он тут же понял, что это. Покрытый пластиком стальной корпус, пистолетная ручка, предохранитель. Длинный тяжелый гарпун, до сих пор закрепленный над стволом: это было его старое ружье для подводной охоты!

Он ощупал натяжные резинки и понял, что они почти полностью сгнили. Но ведь вместе с ружьем он хранил и жестянку с откидной крышкой! В памяти Каструни тут же всплыли картины двадцатилетней давности. В этой жестянке он всегда хранил кое-какой инструмент и разные запчасти: резинки, наконечники-трезубцы для гарпунов, немного талька и маленькую бутылочку с маслом.

Запасные резинки… "Интересно, — подумал Каструни, — сохранились они, или нет? " Он дождался пока те двое не встретились у входной двери, не вошли в дом и их голоса не присоединились к негромкому разговору других двоих, потом нащупал коробочку, открыл ее и вытащил запасные резинки. Они до сих пор были как новенькие! Все еще пытаясь разобрать о чем говорят внизу — если не суть, так хотя бы тон, в котором ведется разговор — он снял с ружья старые резинки, поставил новые и принялся смазывать механизм. Наощупь гарпун казался ржавым — настолько, что трезубец намертво приржавел к нему — но само ружье было как будто в рабочем состоянии. Молясь про себя чтобы резинки не лопнули, он медленно натянул их и зарядил ружье, затем осторожно положил его рядом с собой. Теперь его успокаивало даже одно сознание того, что оно лежит под рукой.

Голоса внизу стали громче и Каструни показалось, что двое говорящих чем-то рассержены. Он бесшумно пополз вперед и полз до тех пор, пока не добрался до дырочки в потолке холла. Прильнув к ней глазом, он увидел, что прямо под ним стоят четверо. Его взгляд упирался почти прямо в их макушки. На стоящей у стены деревянной скамье полулежала женщина, судя по чертам и одежде принадлежащая к семье богатых турков-киприотов. Голова ее была запрокинута назад и Каструни заметил, что она молода и очень красива, но при этом либо пьяна, либо накачана наркотиками до полубессознательного состояния! Справа от четверых стоящих мужчин виднелась открытая дверь, ведущая в коридор куда выходили двери двух спален.